|
с малым числом нарушений. Матросы к 20 декабря перегорели.
Все совсем ясно. Олег шел к себе, отчетливо представляя чувства матроса-середнячка. Нет у него наказания "месяц без берега" или "две очереди без берега". Возможно, что ему вообще не объявляли взысканий перед строем. Но за ним замечались кое-какие грешки: последним или предпоследним прибежал на построение, чуть замешкался с докладом о готовности поста к бою, медленно вставал по сигналу "подъем", во время приборки задержался в гальюне... Мелочи, которые водятся за каждым. Но они-то, мелочи эти, дают право старшине и командиру подразделения матроса не увольнять. А корабль пришел в базу, до берега, благодатного южного берега, рукой подать. И берег недосягаем. Матрос знает, что увольнение - мера поощрения, что на берег ходят особо дисциплинированные воины. И матрос раздражен. Казалось бы, наоборот: поход, учения, тревога за тревогой, прерывистый сон, вахты, дежурства, волна заливает казематы, сыро, холодно, нога разбита в кровь при последней тренировке, за бортом - унылое однообразие моря, - вот когда можно вспылить, послать по матушке друга-кореша и старшину в придачу. Но нет: ни ропота, ни просьб, приказания выполняются беспрекословно. Берег же сразу разваливает психическую устойчивость. Берег рядом. Кто-то ведь будет признан достойным увольнения, кто-то ведь попадет на Приморский бульвар. А танцы на Корабельной стороне? А Матросский бульвар с эстрадою? А Водная станция? А знакомство с девушкой? А телефонный разговор с домом? Это все для достойных. Большинство матросов - недостойные. И матрос в увольнение не записывается. Он знает, что получит отказ. Раз отказали, два отказали. Что дальше? На праздник, по какому-либо другому поводу матрос увольняется-таки на берег. И, зная, что следующего увольнения не видать ему полгода, матрос пьет, буянит, скандалит. Наказания он не боится, оно для него не существует.
Выходит, что приказ о "мере поощрения" рождает массово - сотнями, тысячами, целыми кораблями - матросов-нарушителей. Возможен и такой вариант: матрос горд, матрос чрезвычайно самолюбив, есть такие матросы. Отмеченный клеймом неувольнения, он мысленно прерывает все связи с берегом, берег для него - абстракция. Такой матрос на берег не идет даже тогда, когда его зовут в барказ. Психика его перестраивается, человек ищет возмещения. И некоторые матросы впадают в книжный запой, глотая фантастику, сказки, А есть такие, что ожесточились, лица у них каменные, и никому не позволено заглянуть в глаза их. Они приучились молчать, они ушли в себя. Люди страдают! Страдают молча, не жалуясь! Что в душе их? Что?
А три матроса (Олег лихорадочно копался в книгах увольнений) вообще не были на берегу четырнадцать месяцев уже! Ужас. Как тут не вспомнить училище, где одно время тоже месяцами не выходили в город, увольнений лишались двоечники и проштрафившиеся. Но прибыла комиссия из Москвы, медицинские светила вынесли постановление: раз в месяц - обязательно в город, потому что человек не может постоянно существовать в одном и том же замкнутом пространстве.
Те же книги увольнений показали: на берег регулярно сходят шесть человек: командиры орудий, все "старички", вестовой Дрыглюк и комсорг батареи. Обычно же на шкафуте, в строю увольняющихся дивизиона, три человека от 5-й батареи, то есть 10%. Корабельный устав определяет иную норму: 30%.
Утром Олег проснулся - и не нашел в себе сострадания к матросам. Исчезла и ночная возвышеннесть в мыслях. Были они сухими, четкими, артиллерийскими, утренними.
Он вызвал в каюту старшину батареи. Мичман Пилипчук прибыл незамедлительно. Доложил - и потянул из кармана тряпицу, вытер ею руки, будто они в орудийном масле, хотя - Манцев знал - давно уже Пилипчук к металлу прикасается руками командиров орудий. Не отрываясь от осточертевшей офицерский писанины (конспекты, планы, тезисы), Олег Манцев бросил:
- В отпуск, Пилипчук! В отпуск! Увижу на борту после обеда - сам уйду в отпуск. И будешь до декабря торчать на корабле. Летом, сам знаешь, отпуска нам не светят. Вот бумага, пиши рапорт.
- До обеда словчусь...
В обед со всех матросов были сняты взыскания, чтоб потом какой-нибудь ретивый строевик не придрался. Командирам же орудий было приказано: очередность увольнений определять на месяц вперед, увольнение должно стать нормой, а не случайностью. Поскольку личный состав батареи взысканий не имеет и службу несет исправно, увольнение - вполне заслуженная мера поощрения со стороны командира подразделения, однако, продолжал инструктаж командир батареи, все имеет свои границы, всю батарею на берег не отпустишь, поэтому следует руководствоваться статьей Корабельного устава о нормах увольнения, а статья эта, 654-я, гласит: "Нормы увольнения матросов и старшин срочной службы устанавливаются командиром соединения в пределах не более 30% их общего наличного числа".
Инструктаж проводился в каюте. Манцев снял с полки КУ-51, Корабельный устав, утвержденный министром в 1951 году, дал командирам орудий подержать его в руках и прочитать статью 654-ю.
- Могу поклясться: приказа о норме увольнения в 5, 10, 15 или 20% нет, не было и не будет!.. Вопросы есть?
Вопросов не было, и командиры орудий вышли. Степа Векшин вздыхал по-бабьи и косился на портьеру. Из могильной тишины вырвался наконец голос Гущина:
- Наш дуралей и красавчик думает, что Голгофа - это название шалмана в Балаклаве...
Первые два увольнения прошли незамеченными. Избегая лишних расспросов, дежурные по 2-му артдивизиону выстраивали увольняющихся не отдельно по батареям, а сводили их в общую колонну.
Следующее увольнение приходилось на воскресный день. Утром с берега прибыл Милютин, часом спустя катер унес командира корабля на Графскую пристань. В 12.30 увольняемые на берег матросы и старшины выстроились на левом шкафуте. - Товарищи офицеры!.. Старпом показался на юте, принял рапорт дежурного по кораблю. Белые и синие кителя начальников служб и командиров боевых частей облепили Милютина, свита выстроилась клином, началась проверка увольняющихся. Медленно, с короткими остановками клин двигался вдоль шкафута, выбивая на остановках тех, кого острый глаз Милютина считал возможною жертвою береговых патрулей. Выбитые либо стремглав летели вниз, в кубрики - менять форменки, бескозырки, брюки, либо неторопливо переходили на правый шкафут и плелись к люку на средней палубе - их уже увольнением не поощрили, и Манцев, поднявшийся на грот-мачту, глазами провожал эти бредущие по шкафуту фигурки. Как кегли, из строя выбитые, эти матросы сегодня или завтра вскипят при окрике старшины, будут наказаны, и берег закроется для них еще на несколько месяцев. Благополучно проскочившие сквозь чистилище, расслабятся на берегу, и расслабление подведет их, на безобидное замечание патруля матрос ответит неоправданно резко, а то и просто запаникует. Так образуется порочный круг, о существовании которого знают все, и прежде всего
|